Духовный дискурс вчера и сегодня
Е.Н. Трегубова

 ДУХОВНЫЙ ДИСКУРС ВЧЕРА И СЕГОДНЯ: О ПРАВОСЛАВНОЙ ТРАДИЦИИ КОРЕННОГО НАСЕЛЕНИЯ КУБАНИ 
  (по данным этнолингвистической экспедиции 2016 г.)

  
В статье получили описание материалы полевой этнолингвистической экспедиции 2016 года, собранные в станицах и хуторах северо-западной части Кубани.  Обследовались семьи потомственных казаков. Предмет интереса – воспоминания о духовных традициях  семьи: каковы они были и каковы они  сегодня.

Ключевые слова: этнолингвистика, диалект, традиционная культура, народное православие, лингвокультура.
 

E.N.Tregubova
SPIRITUAL DISCOURSE YESTERDAY AND TODAY: ON THE ORTHODOX TRADITION INDIGENOUS KUBA
(according to ethno-linguistic expedition of 2016 г.) 

Abstrakt: The article received a description of materials in 2016, the field ethnolinguistic expedition collected in the villages and hamlets north-western part of the Kuban. We surveyed a family of hereditary Cossack.The subject of interest - the memories of the spiritual traditions of the family: what they are and what they are today.
Key words: ethnolinguistics, dialect, traditional culture, national Orthodoxy, culture of language.
 
Этнолингвистическое обследование станиц и хуторов северо-западной части Кубани проводилось летом 2016 года. Предметом наблюдений нашего коллектива – филологов кафедры русской и зарубежной филологии Кубанского университета (филиал в г. Славянске-на-Кубани) – должен был стать  дискурс традиционной лингвокультуры, который мы экспериментально определили как духовный.  
 
Необходимость фиксации текстов о Боге, вере, церкви и ее месте в жизни человека и семьи, об иконе и молитве, которые являются частью повседневного дискурса кубанских станиц и хуторов, продиктована тем, что до сего момента эта тема была лакунарной в Корпусе диалектной культуры Кубани [1]. Духовная культура кубанской народной традиции в Корпусе представлена подкорпусом «Народные верования», который включает два дискурса – «Мифологические воззрения» и «Народное православие» [1]. Дискурс «Народное православие» обширен и образован текстами об обрядах, таких, как родины, крестины, свадьба (свайба), похороны, вхождение в новый дом (входыны), которые предполагают церковные ритуалы венчания молодых, отпевания покойника, крещения, освящения дома и др., а также заговорными текстами, в структуру которых входят строки молитв. Третья вера, по терминологии Н.И. Толстого, сложилась и окончательно укрепилась в советский и постсоветский период и «пустила корни», кроме того, и крона этого древа заметно разветвилась. Освещение этот дискурс получил в серии статей научного коллектива в рамках проектов, поддержанных грантами 2010, 2012 гг. [2, 3, 4].
 
 Тенденции современности в сфере духовной жизни, проявившиеся в восстановлении старых и строительстве новых храмов, заметном оживлении православной традиции, образовании приходов, воцерковлении людей (в том числе представителей народной традиции), усиленной работе священников, а также контактам человека традиции с воцерковленными людьми, изучающими Святое писание и Евангелие, обусловили изменение лингвокультурной ситуации станиц и хуторов Кубани. Это проявляется в появлении новых дискурсов – о Боге, церкви, вере и суеверии и пр. Назрела необходимость наблюдения традиции в контексте новой культурной ситуации, когда православный дискурс - проповеди станичных священников, беседы с воцерковленными людьми – участниками  полнокровной церковной жизни,  становится частью дискурса лингвокультуры кубанской станицы. Следует также отметить, что на лингвокультуру влияет и такой фактор культурной ситуации как множественность христианских воззрений; если раньше мы говорили о полирелигизном мире, обусловленном поликультурным социумом Кубани, то теперь полирелигиозным становится сознание славянского этноса Кубани, включая и носителей народной традиции, так как в станицах и хуторах Кубани много сектанских общин, где тоже толкуются темы веры и Бога, причем миссионерская деятельность, по словам местных жителей, ведется здесь активно – проходят собрания общин, члены которых с семьями совместно проводят свободное время, арендуя станичные парки, скверы, выезжают на побережье. Этот фактор сегодня весьма значителен, так как круг таких людей обширен и закономерно, что контакты с этими людьми носят повседневный и регулярный характер. Практически в каждом доме нам рассказывали о близких или дальних членах семьи, которые посещают секты.
 
При обследовании населенных пунктов использовались полевые методы – включенное наблюдение и неформализованное интервью-беседа, фиксация дискурса на аудио- и видеоаппаратуру (с разрешения информантов), рукописные записи. Экспедиционное обследование потребовало сегодня новых методик контактирования с информантом, так как существенно изменился антропологический и религиозный портрет  станиц и хуторов – много людей приезжих из Сибири, Урала, Санкт-Петербурга, особенно в приморских станицах, много сект, члены которых работают активно (посещают людей на дому, раздают газеты и журналы), нашу группу в ряде случаев часто воспринимали именно так. Отмечается, кроме того, и настороженность, нежелание вступать в контакт с незнакомыми людьми, интересующимися историей и культурными особенностями поселений. Причем такое поведение свойственно, как правило, приезжим, а не коренным людям.  
 
Место работы экспедиции – станицы Старотитаровская,   Вышестеблиевская, Калининская,  Старовеличковская, старейшие поселения, основанные запорожскими казаками в числе 40 первых куреней в конце 18 столетия, также х. Джумайловка, п. Сенной.  
 
В станицах обследовалось преимущественно коренное население, наследники потомственных казачьих семей. 
 Инициальный блок вопросов апеллировал  к коммуникативной памяти семьи: Какое место церковь занимала в жизни семьи (по рассказам бабушек-дедушек, родителей)? Сохранились ли в доме старые иконы, были они унаследованы или приобретены? Были ли родители верующими людьми, как это проявлялось? Воспитывалась ли вера в детях и как? Как проходили похороны, крестины? Почему крестили детей? Всегда отпевали усопшего или были другие традиции? Какие способы лечения были распространены? Как использовались святая вода, свечи, иконы? Молились ли в доме? Какие читали (читаете) молитвы? и др. В ходе бесед мы получили тексты, которые образуют макродискурс, объединенный темой исторической трагедии,   т.е. вместо (ожидаемых нами) конкретных рассказов  звучал исторический  нарратив о реальных событиях, которые переживали старшие поколения этих семей. Память людей обращалась к широкому, событийному контексту, а наш частный, инициированный вопросом дискурс, «всплывал»  эпизодично и односложно, не получая углубления. По рассказам наших собеседников, гражданская и отечественная война, коллективизация, голод, репрессии наносили большой урон семьям. Крепкие казачьи семьи искоренялись, и в дальнейшем в период коллективизации были разорены хозяйства казаков, не желавших идти в колхозы.  В 30-ые годы мужчины-казаки высылались и погибали как враги народа, массово от голода умирали старики, женщины и дети.  Типичными, например, являются рассказы: 
 
Харченко Андрей Никифорович – первооснователи станицы – дедушка и прадедушка. Чуб Тимофей Семёнович – дедушка по маме, прадедушка – Семён. Дедушка по маминой линии служил в Тифлисе, у него  ордена есть, награды были. Когда началось это всё, дедушку сослали в Свердловскую область с тремя детьми, а маму выдали замуж, чтобы ее не взяли в ссылку. Привезли в лес и один топор, больше ничего, с тремя детьми. Мама через год поехала туда, деньги в косы спрятала, но ее не пустили. Дедушка  умер. Она привезла братьев и сестру. А тут война, и забирают братьев на фронт – оба погибли. Бабушке пришла похоронка, пал смертью храбрых. Вот в этом году был Храбрый полк, и мы с его портретом шли тоже (ст. Вышестеблиевская, 2016). 
 
С осени пшэныци полмешка вчювал (дедушка в проруби), завязалы крепко и у ричку в комыш покидалы. Там жэ всю землю зрылы, если у кого квасолину у борщи найдут, хоть срыгни. Фсэ забыралы - кабакы, бурякы. А кода лёд замэрз, а вода чиста, и наши мэшки видать…. Ночю пидэ папаша с кем-ныбудь и з нашымы  дивчатьмы, ключкой достануть с полонкы,  набыруть там скике определёное количество.  Трошки комыша в плытку, або тикэ шоб нагрэлося, и вот это йимо, воно тиной воняет… О так мы, кажэ, выжылы (ст. Старовеличковская). 
Православная традиция, ядром которой являлась церковь, и воцерковление христианина происходило в семье с малых лет, уничтожалась государственными органами. По свидетельству местных жителей, рушили церкви, разбивали или переплавляли колокола, жгли иконы, Библию  и Евангелие. Последовательно вера изживалась из семьи. Казачество, как известно, представляло собой преданную царю и воспитанную в традициях православной веры часть населения. В воскресенье никаких работ, все шли в церковь. Специально был наряд, никогда никуда не одевали, только в церковь. У бабуси – юбка, кофта, шаль. А дедушка в черкеске. Осталась мамина икона. А тех икон нету.  Тогда их раскулачивали, всё увезли. Храм был очень красивый, мама говорила (ст. Вышестеблиевская,2016). 
Показателем устойчивости и цельности  мировоззрения человека, воспитанного в рамках традиции, является следующий фрагмент дискурса, записанный нами в ст. Гривенской ранее, в 2002 году, от коренной кубанки: 
 
Прислали преподавателя - безбожника. А тогда все верующие были, родители верующие, и мы были верующими. Мы думали, что родители всё правильно делают. Такой, рыжая шевелюра у него, одно расчёсывает, чешет, и перхоть летит. Помню парусиновые у него брюки, белая рубашка и галстук-бабочка. Ага, и парусиновые туфли… Ну преподавал, что человек произошёл от обезьяны. И одно ото, одно и то же, такая ветка обезьян пошла, от неё произошли люди, ага. Ну и спрашивает меня? «А ты как думаешь?» Я рассказываю: «Мне бабушка сказала так: человек живёт на свете. Потом пришло время - он умирает. Тело хоронят в землю. Оно разлагается и превращается в те вещества, которые в земле есть. Там и железо, и сера, и углеводы, и всё есть. И тело тоже выходит в те вещества, что в земле. А душа идёт на небеса. Господь судит душу, чем она грешна, какая она, что она на земле заработала. В рай или в ад попадёт».  Кол поставил он мне!  Ну я не переживала сильно. Я знала, что это не предмет. Мне бабушка так и сказала: «И не ходи на этот кружок». Ну он и сам ничего не знал, так ото прислали его. Обезьяна, обезьяна, человек от обезьяны произошел, ото твердит одно и то же на каждом уроке [ст. Гривенская, 2002]. В дискурсе мемората очевидной является тесная культурная связь поколений, единство мировоззрения, основанного на христианском понимании вещей (маленькая девочка просто  и грамотно толкует жизнь тела и души), знания, полученного в семье; очевидна авторитетность мнения бабушки, а также и сама культурная среда, в которой рос маленький человек, была однородной – тогда все были верующие.  
 
 Уничтожалась культурная память, данные свидетельствуют о целенаправленном разрушении традиции. Пасха – фсигда  рабочий дэнь, Рождество – всигда рабочий дэнь. В суботу, воскресенье работать нельзя, а фсэ равно робыш (ст.  Старовеличковская, ст. Калининская, ст. Вышестеблиевская и др.). На месте деревяной церкви поставили клуб де-то в 50 -  ые годы (ст. Старовеличковская). Раньше при советах провожали духовым оркестром, а если нет, тихонечко могли  священника пригласить. Вот папу хоронили в 64 году со священником [ст. Вышестеблиевская]

 
 Эту ситуацию можно сопоставить с наблюдениями, высказанными литературоведом  Г. Гусейновым: «…в здоровом  языковом сознании различаются три слоя: священный ("сакральный"), мирской (общеупотребительный) и низовой  ("профанный"). Питательная почва сакрального слоя - религиозные, философские тексты; нет почвы - нет и слоя…  Мирской слой - пресен, нейтрален, невыразителен; остается профанный - как единственно красочный, способный  выразить нерядовые переживания» [5]. Дискурс религиозный был изъят из лингвокультурной практики народа, но тем не  менее «скрылся» в устах носителей устной культуры - стал достоянием старушек (потому и говорят сегодня, что  православие – бабушкина вера), не умея писать, они наизусть вторили за священниками тексты Псалтири и Евангелия в  храмах (кое-где они сохранились), знали церковные песнопения, и молились за всех членов семьи дома; проводя время в  бесконечных трудах, пребывая в повседневной жизни в кругу атеистического дискурса или дискурса народной традиции  (который также вытравливался из сознания людей), не имея духовного просвещения, они тоже потеряли живую связь с  православной традицией. Выживали, сохранялись лишь внешние ее формы. Казачка, имея смелый нрав,  даже в самые  суровые годы, когда нельзя было в церковные дни и на кладбище поминать, могла дать отповедь:   
 
 При комунистах було, цэ помню сама. Раньшэ фсигда выносилы стил, всэ на стил складувалы, батюшка приходыл,  панихиду правил, отпывал и фсэ. (а потом) Вы ны прэдставите! Комунист умрэ! – закопалы, на кладбище ны ходят на  поминальный дэнь. Нэльзя! Нэльзя! А моя крёсна така була: Нэ вашэ дило! Мои родители так робылы, и я так роблю! А вы  пойдите бурьяны вырвите на своём комунисте! (ст. Старовеличковская, 2016).
 
 Крестилы дочку, в августе ее крестилы, поихалы до батюшки, перекристилы.   - Люба! вы попали в черный список. А я так думаю: красты мы нычёго ны кралы, налох поплатылы.- Вы ш девочку крэстылы в церкви. Ты ж знаеш, будут приходить на работу, везде объявят. - О-оё, цэ не чёрный спысок. Вин у мэнэ нэ комунист. Ему кажуть:  ты -  начальник, но ни комунист. А он говорит, мне нельзя, у мэнэ батько враг народа. Вы, кажэ, его в 37-ом забралы, растрелялы, фсё кажэ, я не могу фступыть. И фсё, бильшэ до нас нихто не приставал. И диты. и внуки у мэнэ фсэ покрещены (ст. Старовеличковская, 2016).
 
Будучи оторванной от родного дискурса, православная традиция в контексте народной, получила сильнейшие искажения в сознании людей, что породило дискурс мистического типа: ...На сорок святых нужно обязательно сорок картофелин посадить. – А почему? - Потому шо, наверно, шо-то с земли, а ни на земле (Вышестеблиевская, 2016). Мы говорим на сорок святых – сорок лопат, ото ж обязательно (ст. Калининская, Джумайловская, 2016). При этом поясняется, что даже если снег лежит, нужно все равно копать и садить, урожай будэ. В Радоницу с кладбища если идёш, сажают мелкосемянное - огурцы, кабачки. Скоко народу идёт с кладбища, стоко и твоих фсходов пофсходит (Вышестеблиевская, 2016).
Семьи потомственных казаков и сегодня идентифицируют себя как православные, «мы же православные», «наша вера» часто звучит в дискурсе об иноверцах,  и говорится о них с осуждением. При этом самими «православными» усвоена внешняя обрядовая традиция церкви. Церковные праздники и посты обладают в сознании кубанцев высоким культурным статусом, устойчивым является целый ряд ограничений  и запретов. Общепринятым является запрет на употребление меда и яблок. Ср.: Мёд качаем обычно до первово Спаса. После Спаса нихто не качает, потому шо пчёлам надо оставить. Если он ещё  не освящён, то ни йидять.  Я, например, стараюсь не есть. Яблочный Спас, тожэ яблоки не едять ще свежые (Вышестеблиевская, 2016). Следует отметить и элементы православного покаянного поведения, свойственного людям,  осознающим свой грех, и наложивших на себя обет, запрещающий употреблять ягоды в пост, при этом в традиционный дискурс органично  «вписывается» дискурс церковнославянский (выделен жирным шрифтом). У меня вот подрушка не ест ягоду в Петров пост, говорит, абортов делали достаточно, жылательно пусть твои дети  неродившыеся  поедят.  Дети, которых загубили во чреве своем. Не знаю, где это Вера взяла. Она на клиросе поёть (Вышестеблиевская, 2016). Церковный запрет в посты выходить замуж и жениться  выражен в рассказах  о неудачных браках, заключенных в период поста. Поясняя пословицу «Взял плутовку в пост в Петровку», жители станицы рассказывали свои жизненные наблюдения, подтверждающие смысл пословицы (Вышестеблиевская, 2016). Запрет на работу соблюдается практически всеми носителями народной традиции, включая и тех, которые в храм совсем не ходят, но ревностно соблюдают его, напоминают друг другу, что работать нельзя, следят, чтобы никто в огородах и на полях не появлялся. В лингвокультуре всех станиц широко бытуют рассказы о нарушителях запрета, которые работали на Троицу, Рождество, Пасху и получили жестокое наказание. 
 
 Обращение к коммуникативной и культурной памяти коренных кубанцев, позволило получить дискурс, в котором  на месте сакральных концептов обнаруживаем лакуны  или одноименные заместители, знакомая «упаковка» которых скрывает иное, искаженное содержание, порожденное сознанием, которое формировалось  на пересечении атеистического, народного прагматического и народного мистического дискурсов с элементами церковного обрядового дискурса. Искажения эти могут приобретать самые причудливые формы интерпретации связей между реалиями разных сфер бытия.
 
Список литературы
1. Трегубова Е.Н. Многоуровневая тематическая разметка как инструмент этнолингвистической репрезентации диалектного дискурса в электронном текстовом корпусе // Вестн. Том. гос. ун-та. Филология. 2015. №1 (33).  С. 66-77.
2. Трегубова Е.Н., Сартаева Л.И. О специфике мифологического дискурса и принципах его параметризации в Электронном корпусе диалектной культуры Кубани Альманах современной науки и образования. Тамбов: Грамота, 2016. № 3 (105). C. 126-129.
3. Сартаева Л.И. Языческие элементы в региональной (кубанской) культуре //Альманах современной науки и образования. Тамбов: Грамота, 2015. № 1. С. 98-102. 
4. Сартаева Л.И.  Русалка: мифический персонаж в традиционной кубанской культуре //Альманах современной науки и образования. Тамбов: Грамота, 2015. № 12. С. 132-136. 
5. А. Архангельский. У парадного подъезда / URL:  http://libook.info/page,40,79413-umparadnogompodezda.html 
Статья опубликована в сборнике научной конференции:  Ресурсы региона: культурно-историческое развитие в контексте науки и образования: материалы Всерос. науч.-практ. конф., 16-18 сентябя 2016 г. / под ред. проф. М.Ю. Беляевой, проф. Н.А. Серогодского. - Славянск-на-Кубани: Филиал Кубанского государственного университета в г.Славянске-на-Кубани. Славянск-на-Кубани, 2016. -С. 218-224.